24 мая 2016г.
Развитие идеи о тождественности родительских правоотношений с отношениями усыновления происходило в начале XX в., когда в отдельных зарубежных странах происходила трансформация законодательной базы в этой области. В частности, в США ещё с конца XIX в. в отдельных штатах были приняты отдельные законодательные акты, регулирующие довольно строгий порядок усыновления, результатом которого становилось очевидным, что ребенок поступал в полное распоряжение усыновителей и имел статус фактически кровного родственника за некоторыми исключениями [2]. Вместе с тем, юридически положение усыновленного оставалось, в целом, неизменным. Более того, между ним и его биологическими родителями сохранялась правовая связь, включая право наследования [5]. Тем не менее, в представлениях российских исследователей стала прослеживаться мысль о необходимости отождествления отношений между усыновителем и усыновленным с родительскими правоотношениями. Наиболее ярким сторонником такого подхода в дореволюционной правовой мысли был Д.И. Мейер [10, с. 375]. Схожей позиции придерживался М.О. Ошанин, при этом критикуя законодательные и правоприменительные ограничения, сложившиеся на тот момент времени в стране [13, с. 98].
В связи с этим стоит отметить, что сословный принцип в начале XX в. уже не был столь очевиден в правовом регулировании усыновления, хотя условий, рассматриваемых в качестве барьеров в реализации субъективного права на усыновление, становилось значительно больше [14]. Не удивительно, что именно на советский период приходится укрепление подхода по отождествлению отношений усыновления и родительских отношений в соответствии с развитием законодательства и усилением гарантий по охране прав детей.
Однако мы полагаем, что в структуре правовых учений об институте усыновления присутствует альтернативное научное направление, согласно которому правоотношения по усыновлению являются видом родительских правоотношений, но не в полной мере тождественны им. Данную точку зрению высказывали Б.С. Антимонов [1], В.А. Рясенцев [15] и ряд других исследователей. Такая концепция основана на характере законодательной формулы семейных правоотношений, в которых реализуются равным образом интересы обеих сторон – и усыновителя, и усыновляемого. Вместе с тем, и идентифицировать подобные отношения как исключительно родительские не представлялось возможным в силу юридического факта, на основании которого они возникали.
Касательно юридических фактов, сопровождающих отношения по усыновлению, следует отметить, что они также воспринимались в истории правовой мысли неоднозначно. Например, основанием прекращения усыновления служили те же жизненные обстоятельства, что и при родительских правоотношениях [4, с. 513]. Аналогичным образом сформировалась оценка фактов, изменяющих отношения усыновления [12, с. 120]. Получается, что определяющее значение при установлении особенностей отношений по усыновлению имеет основание их возникновения, что препятствует рассматривать их как тождественность родительским правоотношениям [7, с. 252].
Исходя из этого, научная полемика вокруг сущности усыновления сводится к особенностям процедуры, т.е. процессуальных правоотношений, сопровождающих усыновление. Собственно, именно процедурный характер имело и первоначальное назначение усыновления в Российской Империи. Это повлияло на развитие правовых учений, между которыми наблюдается дискуссия об оправданности бюрократических барьеров, с которыми по мере модернизации законодательства сталкивались потенциальные усыновители. Наглядно такую особенность можно проследить на примере усыновления иностранными гражданами.
Прежде всего, Свод законов Российской Империи закреплял при усыновлении иностранцами узкий субъектный состав. В качестве усыновленного мог выступать ребенок, чьи родственные связи были утрачены – так называемые «подкидыши» [11, с. 390]. При этом по факту усыновления такой ребенок обязательно должен был оставаться в российском подданстве. Поэтому в литературе придерживались мнения, что данный способ мог использоваться как один из средств получения гражданства [8, с. 290]. Собственно, на злоупотребления, связанные с этим аспектом, указывали отдельные исследователи [12, с. 120].
Имперское законодательство также регламентировало процесс воспитания усыновленных иностранными гражданами. В частности, они должны были иметь православную веру, невзирая на религиозную принадлежность усыновителей. Поэтому к моменту усыновления обязательным условием считалось наличие крещения у усыновляемого ребенка. В связи с этим Д.И. Мейер отмечал, что в таком ключе прослеживается политическая воля государства, направленная на охрану национальных интересов [10, с. 574, 580]. Однако указанные требования государством фактически не отслеживались, а их нарушение влекло лишь отмену усыновления с иностранным элементом в судебном порядке. Примечательно, что законодательство формально не запрещало усыновленному покидать территорию страны и проживать за границей, равно как и не предписывалось усыновителю с иностранным подданством отчитываться перед российскими властями о жизни усыновленного.
Тем самым, в XIX в. уже констатируется неспособность государства контролировать дальнейшую судьбу детей, усыновленных иностранцами. Вследствие такого подхода, в литературе высказывалось мнение о том, что при нахождении усыновленного на территории иного государства обязанность по соблюдению условий семейной жизни должны обеспечивать власти соответствующей страны [3, с. 47]. Вместе с тем, исторический анализ иностранного законодательства того периода не позволяет с уверенностью заявить, что государство не интересовали проблемы лиц, усыновленных за рубежом, учитывая отсутствие юридических гарантий. С позиций современной правовой доктрины, такое состояние можно признать пробелом в праве, поскольку и отечественное законодательство не содержало никаких указаний по данному поводу.
Однако законодательной базе зарубежных стран во вопросам усыновления на период до окончания Первой мировой войны, в целом, исследователи дают негативную оценку, поскольку оно недостаточным образом регламентировало даже основные условия усыновления внутри страны, не говоря уже об усыновлении с иностранным элементом [6]. Впрочем, такое положение объяснимо низкой распространенностью усыновления детей из иностранных государств того времени и отсутствием у национальных властей четкой концепции семейно-правовой политики. Поэтому в исторической ретроспективе сущность правоотношений, возникающих между усыновителем и усыновленным с иностранным компонентом особого значения не имела, за тем лишь исключением, когда иностранный усыновитель проживал на территории страны-гражданства усыновленного.
По нашему мнению, восприятие усыновления с иностранным элементом на протяжении XIX – первой половины XX вв. как вида родительского правоотношения больше соответствовало действительности, нежели законодательству. Учитывая тот факт, что судьба усыновленного ребенка, вывезенного за границу, никем официально не отслеживалась, а на территории иностранного государства его текущий правовой статус, собственно, ничем не отличался от положения «кровных» детей в семье, необходимо признать состоятельной позицию о тождественности правоотношений усыновления с родительскими семейными отношениями.
Возрастание усыновления иностранными гражданами в послевоенный период, особенно после окончания Второй мировой войны, повлекло и активизацию законодательной деятельности отдельных государств по данному вопросу. Однако учитывая то обстоятельство, что на рассматриваемый период приходится укрепление международных отношений, вполне логично возрастание научного интереса к построению унифицированных норм в области усыновления с иностранным элементом [9]. Очевидна и идеологическая составляющая в оценке интеграционных процессов в этой сфере, поскольку в советском семейном праве усыновление, отягощенное иностранным компонентом, преимущественно подвергалось критике.
Список литературы
1. Антимонов Б.С., Граве К.А. Советское наследственное право. М.: Госюриздат, 1955. 264 с.
2. Бессчетнова О.В. Усыновление детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, в США // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2009. № 7. С. 71-75.
3. Вальтер К. Незаконнорожденные и Закон от 12 марта 1891 г. // Журнал гражданского и уголовного права. 1892. Кн. 10. С. 1-56.
4. Гражданское и торговое право капиталистических государств / Под ред. К.К. Яичкова. М.: Наука, 1966. 547 с.
5. Зайкова О.Н. Сопоставительный анализ культуры усыновления в России и США // Вестник Новосибирского государственного педагогического университета. 2012. Т. 8. № 4. С. 88-95.
6. Зеличенко Ю.Л. История становления законодательства в области международного усыновления // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2007. № 7. С. 124-128.
7. Иоффе О.С. Советское гражданское право: Курс лекций. Том 3. Л.: Изд. ЛГУ, 1965. 347 с.
8. История российских гражданских законов / Под ред. К. Неволина. СПб.: Типография Императорской Академии Наук, 1890. 556 с.
9. Кузьмичева Л.А. Усыновление по советскому семейному праву: Дис. на соискание степени кандидата юридических наук. Харьков, 1976. 212 с.
10. Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. По исправленному и дополненному 8-му изд., 1902. М.:Статут (в серии "Классика российской цивилистики"), 1997. 455 с.
11. Обычное гражданское право в России. Юридические очерки / Под ред. С.В. Пахмана. Том 2. СПб.: Тип. 2 Отд. собств. е. и. в. канцелярии, 1879. 410 с.
12. Оршанский И.Г. Исследования по русскому праву (семейному и наследственному). СПб.: Типография В. Безобразова и К°, 1877. 340 с.
13. Ошанин М.О. О призрении покинутых детей. Ярославль: типолитография губернской земской управы, 1912. 283 с.
14. Паньшина А.В. К вопросу о периодизации истории института усыновления в российской праве // Журнал научных публикаций аспирантов и докторантов. 2009. № 5 (35). С. 55-56.
15. Рясенцев В.А. Семейное право. М.: Юрлит, 1967. 296 с.
