Москва
20 марта 2016г.
Общественные науки не могут, очевидно, развиваться (и рассматриваться) в отрыве от жизни и реалий страны и общества, где они культивируются, от дискуссий и проблем, волнующих общественное сознание. Дисциплины, называемые в различных странах этнографией, этнологией, социальной и культурной антропологией, с момента своего возникновения были включены в контекст обсуждения ключевых проблем национальной жизни, стремились ответить на актуальные вопросы, связанные с пониманием народом самого себя, своего места в мире. Интересным представляется рассмотреть основные общие черты, характерные для истории этноантропологических наук в странах Южной Европы в контексте непростой истории этих стран. Хронологическими рамками рассмотрения станут 60–е гг. XIX - вторая половина XX в. Первая дата для этнографии - это обычная исходная точка, время появления первых фундаментальных теоретических трудов (см., например: Sánchez Gómez 1997, Leal 2000). Во второй половине XIX в. страны Южной Европы переживали период активной экономической, социально-политической и культурной модернизации, призванной преодолеть последствия длительной стагнации. На Пиренейском полуострове это было ознаменовано (и обеспечено) окончанием длительного периода переворотов и гражданских войн, на Апеннинах ― завершением Рисорджименто. Наступает время политической стабильности и экономического роста: Реставрация в Испании, т. н. «Возрождение» (Regeneração) в Португалии, период либерального правления в Италии. Однако со временем эта модернизация выявила свою неполноту и недостаточность для устранения разрыва с наиболее развитыми державами, хотя и привела к существенному сдвигу традиционного баланса в обществе, что выразилось в обострении социально-политической и культурной конфликтности и усилению несистемных сил и тенденций. Первые признаки этого были отмечены в области культуры. Таковы два «университетских вопроса» (1867 и 1875 г.) в Испании и «Коимбрский вопрос» в Португалии, приведший к формированию т. н. «Поколения ‘70 года» (Saraiva 1999: 333). В обеих странах конфликт возник из протеста против реакционного характера образования, но пошѐл значительно дальше, приведя в первом случае к созданию Института свободного образования (Institución Libre de Enseñanza), а во втором - к организации демократических конференций в лиссабонском казино, на которых поднимались важнейшие вопросы национального развития. Интересно, что многие выступавшие на них стали затем видными фигурами португальской этнологии: Т. Брага, А. Коэлью, О. Мартинш (Sánchez Gómez 1997: 298).
В Италии положение отличалось большей динамичностью, а настроение политических и интеллектуальных элит - бóльшим оптимизмом, в связи с достигнутой впечатляющей победой - успешным объединением страны. Однако и здесь присутствовало осознание, что, во-первых, с политическим единством страны единство нации ещѐ не стало свершившимся фактом, что после того, как «сделана Италия», предстояло ещѐ «сделать итальянцев»; во-вторых, правящие круги осознавали также заметную социально-экономическую отсталость страны (Castronovo 1980: 5) и недостаточность еѐ военно-политической мощи для обеспечения внешнеполитических, и в частности, колониальных амбиций новой нации (Di Nolfo 2004: 334). Ситуация ещѐ более обострилась, когда претензии южноевропейских стран на сохранение или (в случае Италии) приобретение статуса великих (колониальных) держав столкнулись с интересами и империалистической политикой более развитых государств. Это отразилось в событиях, связанных с британским ультиматумом, предъявленным Португалии в 1890 г. по вопросу о колониях в Южной Африке, что привело к сильнейшему разочарованию и возмущению в стране и росту популярности республиканских идей (Saraiva 1999: 343-349), а в Испании - в последствиях Испано-американской войны 1898 г., лишившей страну еѐ последних колоний. Все эти события заставили народы Южной Европы начать трудный процесс переосмысления своего прошлого, современного положения и исторического предназначения. В Португалии эти события открыли дискуссию о национальной идентичности португальцев (см. об этом: Кабицкий 2003), виднейшими участниками которой стали Т. ди Пашкуайш, Ф. Пессоа, А. Сержиу, Ж. Кортезан, воплотившие неоромантические традиционалистские и националистические идеи в концептах саудозизма и себастьянизма. В Испании мы встречаемся с деятельностью многочисленных талантливых представителей т. н. «Поколения ‘98 года», осмысляющих катастрофическое положение страны, выступающих в оппозиции к политической системе Реставрации и в поисках путей возрождения страны обратившихся к еѐ истории, литературной традиции, националистическим и регионалистским проектам. Особенностью Испании было более длительное (чем в Португалии) существование монархии и наличие этноязыкового многообразия, однако общие тенденции интеллектуального движения в обеих странах были схожи. Что, впрочем, не помешало его представителям в дальнейшем двигаться в очень разных направлениях, что в испанском случае можно проиллюстрировать примером трѐх видных фигур «Поколения ‘98 года»: А. Мачадо, М. де Унамуно и Р. де Маэсту - с их различным отношением к фашизму. Нечто похожее можно найти и в Италии, хотя еѐ особенности более заметны. Итальянские мыслители конца XIX – начала XX в. отличались более глобальным подходом, но многие темы, которыми они занимались, те же: история, роль и предназначение нации, ценность традиции, значение образования, народ и народная культура и т. п. Разумеется, очень различны ответы, дававшиеся на эти вопросы столь несхожими мыслителями, как Б. Кроче или Дж. Джентиле, Г. д‘Аннунцио или А. Грамши. Но подобные расхождения во взглядах, как мы видели, имело место и на Пиренейском полуострове. Однако Италия не столкнулась с проблемой национального кризиса в столь острой форме, как Испания и Португалия, по крайней мере до конца Первой мировой войны, когда, будучи среди победителей, она ощутила разочарование как после поражения. Наконец, этот бурный и сложный этап завершается во всех трѐх странах установлением фашистских диктатур. Эти авторитарные режимы постарались прекратить дискуссии по вопросам идентичности и исторической судьбы своих народов, объявив их решѐнными; они также стремились связывать себя с определѐнными предшествующими интеллектуальными традициями, хотя такие крупнейшие фигуры, как Унамуно или Кроче, дистанцировались от них. Этнологию (антропологию), возникающую как наука в таком контексте, отличают характерные особенности в сравнении, скажем, с британской, американской антропологией или немецкоязычной этнологией. Одна их этих характеристик - возможно, важнейшая - предпочтение, отдаваемое изучению собственного народа метрополии и его культуры. Это представляло яркий контраст с основной тенденцией во многих странах Запада - заниматься едва ли не исключительно внеевропейскими народами. Так, многие видные фигуры испанской, португальской и итальянской этноантропологии (еѐ отцы-основатели, как их иногда называют), авторы амбициозных многотомных обобщающих трудов - такие, как Ж. Л. ди Ваконселуш в Португалии, А. Мачадо Альварес в Испании, Дж. Питре в Италии - все они занимались своими соотечественниками в Европе, а не племенами Африки или Океании.
В Италии колониальные исследования были несколько более развиты, однако главная тенденция была такой же (Красновская 1995: 138), что особенно ярко проявилось в случае Л. Лории. Неутомимый путешественник и исследователь папуасов и других экзотических народов, он заявил о своѐм намерении отказаться от заморской этнологии и заняться итальянской тематикой, по его мнению, более важной на тот момент. Работая в этом направлении, Лория организовал и финансировал I конгресс итальянских этнографов, основал Итальянское этнографическое общество; собрал материалы для этнографической выставки, посвящѐнной пятидесятилетию объединения Италии (1911), которые позднее стали основой Музея народных ремѐсел и традиций в Риме, основал один из наиболее авторитетных этнографических журналов в стране - «Lares». Примерно в то же время основатели Итальянского общества антропологии, этнологии и сравнительной психологии в своѐм манифесте также заявили в качестве приоритета деятельности вновь создаваемой организации изучение «народов Италии» (Grottanelli 1977: 594). Другая специфическая черта южноевропейской этнологии - отсутствие разделения на дисциплины, изучающие, с одной стороны, свой народ, а с другой - экзотические заморские народы. Это разделение, очень характерное для Британии, немецкоязычных стран и др. и проявляющееся в существовании отдельных научных и учебных структур, практически не существует в Южной Европе. Как в случае Лории в Италии, так и позднее не было недостатка в примерах, когда специалист по отечественной проблематике обращается к внеевропейскому контексту и наоборот. Показателен случай Ж. Диаша, рассматриваемого как основатель португальской школы в этноантропологии; уже будучи известен своей оживлѐнной деятельностью в Португалии, он отправился в 60-х гг. в Мозамбик и провѐл полевые исследования у маконда. Итогом стала его монография об этом народе, признанная классической (Dias 1964), позднее продолженная другим его коллегой, тоже «европеистом» - М. В. Геррейру (Viegas Guerreiro 1966). Диаш неоднократно выступал, в частности, и на международном уровне, за единство этнологической науки. Аналогично в Испании Х. Каро Бароха, преимущественно занимавшийся исследованиями на Пиренейском полуострове, публикует интересную работу на основе своих полевых материалов, собранных в Сахаре (Caro Baroja 1955). В этом он идѐт по стопам более ранних испанских антропологов, таких как М. Антон-и-Феррандис, в равной степени изучавший жителей как европейских, так и внеевропейских территорий (Испания, Гвинея, Марокко). Характерно для южноевропейской этноантропологии и то, что ряд мировых теоретических парадигм не получили здесь заметного распространения. Так, эволюционизм, господствовавший на первом этапе развития этнологии практически везде от США до России, так и не стал популярным в Южной Европе. Несмотря на отдельные попытки таких учѐных, как З. К. Педрозу, применивший эволюционистский метод в двух своих работах (Pedroso 1878; 1880), и А. Мачадо Альварес, испытавший влияние Г. Спенсера и переводивший на испанский труды Э. Тайлора, эволюционизм здесь почти не распространился. Ещѐ менее популярным был функционализм, что отмечается некоторыми современными авторами как специфическая черта национальных научных традиций на фоне культурной изоляции данных стран в первой половине XX в. Ещѐ одной особенностью в тот же период было бурное развитие и большая популярность физической антропологии, востребованной в свете расистских идеологических установок правящих режимов, а с другой стороны воспринимаемой как строгая дисциплина, способная дать солидную научную основу изучению народов и культур. Надо отметить также использование фашистскими режимами элементов народной культуры, изучаемых этнографами и фольклористами (но иногда и конструируемых искусственно) для идеологической обработки и воспитания населения в нужном им духе и для «заполнения досуга труженика». Наконец, с падением фашистских режимов (конечно, случившимся в разное время и при разных обстоятельствах) дискуссии начала века ― об историческом пути южноевропейских стран и об идентичности их народов - возобновились. Но решение теперь виделось в интеграции в сообщество развитых стран Запада, а не в изоляции и построении собственного национального (националистического?) проекта (Pina-Cabral 1991: 41). Этноантропология Южной Европы испытала сильное влияние из-за границы, преимущественно со стороны англо-саксонской, но также и франкоязычной науки. Некоторые современные антропологи отрицают практически всякую преемственность с трудами учѐных конца XIX в. (Moutinho 1980: 95-96; Pina-Cabral 1991: 12); другие (Freitas Branco 1986; Leal 2000) более умеренны, но признают как неоспоримое влияние иностранных теорий и практики, так и то, что попытки создать национальную школу, по-видимому, сегодня оставлены (Chiozzi 1980: 51; ср. Angioni 1994: 476-477).
Список литературы
1. Кабицкий М. (2003) Современные проблемы национального самосознания португальцев (дискуссии и подходы). // В мире лузофонии. СПб.: Изд-во СПбГУ.
2. Красновская Н. (1995) К истории этнографической науки в Италии. // Этнографическое обозрение. № 3.
3. Angioni, G. (1994) Une démo-ethno-anthropologie? // Ethnologie Française. XXV, 3.
4. Caro Baroja, J. (1955) Estudios saharianos. Madrid: CSIC.
5. Castronovo, V. (1980). L‘industria italiana dall‘800 a oggi. Milano: Mondadori.
6. Chiozzi, P. (1980) Introduzione all‘antropologia culturale. Firenze: Le Monnier.
7. Di Nolfo, E. (2004). I problemi della nuova Italia. // Risorgimento e rivoluzioni nazionali. La storia. La biblioteca di Repubblica. Novara: De Agostini. T. 11.
8. Dias, A. J. (1964) Os macondes de Moçambique. Lisboa: JIU. Vol. 1-3.
9. Freitas Branco, J. (1986) Cultura como Ciência? Da Consolidação do Discurso Antropológico à Institucionalização da Disciplina. // Ler História.
10. Grottanelli V. (1977) Ethnology and/or Cultural Anthropology in Italy: Traditions and Developments. // Current Anthropology. Vol. 18. № 4.
11. Leal, J. (2000) Etnografias Portuguesas (1870-1970). Lisboa: Dom Quixote.
12. Moutinho, M. (1980) Introdução à Etnologia. Lisboa: Estampa.
13. Pedroso, Z. C. (1878) A constituição da família primitiva. These para o concurso da primeira cadeira do Curso Superior de Lettras. Lisboa : Casa de Bragança.
14. Pedroso, Z. C. (1880) Sur quelques formes du mariage populaire au Portugal. Lisbonne: Tip. de l'Académie Royal des Sciences.
15. Pina-Cabral, J. (1991) Os contextos da antropologia. Lisboa: Difel.
16. Sánchez Gómez, L. A. (1997) Cien Años de Antropologías en España y Portugal (1870–1970). // Etnográfica. Vol. I. № 2.
17. Saraiva, J. H. (1999) História concisa de Portugal. Lisboa: Europa – América.
18. Viegas Guerreiro, M. V. (1966) Os Macondes de Moçambique: Sabedoria, Língua, Literatura e Jogos. Lisboa: JIU.
